– Нет, не злюсь и все же постепенно перестаю его любить. Он слишком долго ею пользуется, а вначале говорил, что ему на нее плевать.

– Знакомая история, – сказал аббат. – А потом они берут да и женятся на них.

– Он уже не женится на ней. В общем, она меня не любит, а я ее люблю, но вижу, что ее песенка спета.

– Да нет, она еще ничего. Несмотря на ваши тошнотворные описания.

– Этого недостаточно. Мне все равно, что когда-то, до нашей встречи, она была лучше. Невыносимо видеть теперешнюю ее деградацию, которая происходит без моего участия.

– Помилуйте, но ведь и с вашим участием эта деградация непременно произошла бы.

– Нет, не произошла бы. Я ведь не монстр какой-нибудь. Я бы отпустил ее, не доведя до разрушения. И сделал бы это не для себя – для нее. Чтобы она могла найти себе еще кого-нибудь. Ведь у женщин нет ничего, кроме формы, чтобы сцапать мужчину.

– Ох, вы меня сегодня уморите, – сказал аббат. – Цапают людей только крокодилы.

– Крокодилиц я не беру в расчет. Видите ли, – сказал Анжель, – если я говорю «женщина», то имею в виду красивую женщину. Остальные, то есть крокодилицы, обитают за пределами этого мира.

– Но как эти несчастные находят себе мужчин?

– Так же, как расходятся рекомендуемые врачами медикаменты. Никакой рекламы, лишь совет лечащего доктора. Эти товары иначе не продашь: кто-то кому-то шепнет на ухо, вот и все. Дурнушки выходят замуж только за тех, кто их хорошо знает. Или, возможно, могут свести с ума своим запахом. Или чем-то в этом роде. А может, лентяй какой на них позарится.

– Все это ужасно, – сказал аббат. – Вы открываете мне такие подробности, которые из-за моей безгрешной жизни и долгих медитаций были от меня сокрыты. Должен признаться, что священник – это особая статья. Женщины сами его находят, и, в сущности, достаточно просто сделать выбор. Но они все дурнушки, и вам ничего другого не остается, кроме как не грешить. Проблема разрешается сама собой. Остановите меня, потому что я начинаю путаться.

– Так вот к чему я все это говорил, – продолжал Анжель. – Красивую женщину надо бросать или же предоставлять ей свободу прежде, чем она растратит себя целиком. В отношениях с женщинами я всегда придерживался этого правила.

– Только не все женщины согласятся, чтобы их бросали, – заметил Петижан.

– Можно найти выход. Или вы делаете это с ее согласия, потому что некоторые понимают то, что я вам только что объяснил, и тогда вы живете в свое удовольствие, не теряя при этом ее. Или же есть другой способ – это быть с ней жестоким, и тогда она сама от вас уйдет. Но это грустный способ. Нужно помнить, что в тот момент, когда вы даете ей свободу, вы все еще любите ее.

– Вероятно, именно так вы и определяете, что женщина еще не до конца изношена? По тому, что все еще любите ее?

– Да, – сказал Анжель. – И в этом-то вся трудность. Вы не можете оставаться до конца безучастным. Вы бросаете ее с ее согласия и даже находите ей другого парня, но в тот момент, когда вы решаете, что все в порядке, вы начинаете ревновать.

Он замолчал. Аббат Петижан обхватил голову руками и наморщил лоб в сосредоточенном раздумье.

– И так продолжается до тех пор, пока вы не найдете себе другую? – сказал он наконец.

– Нет. Даже найдя другую, вы продолжаете ревновать. И вынуждены страдать молча. Вы не можете не ревновать, потому что с той, первой женщиной, не дошли до конца. Всегда остается какая-то незавершенность. Но вы ни за что этим не воспользуетесь – если вы честный человек, конечно.

– Скорее, такой человек, как вы, – уточнил аббат, мало что понявший в этом сложном вопросе.

– Анна решил дойти до конца, – сказал Анжель. – Он не остановится, если его не остановить. После него уже ничего не останется.

– А если остановить, много ли останется? – спросил аббат.

Анжель ничего не ответил. Он побледнел: устал объяснять всем одно и то же. Они с аббатом сидели на кровати археолога. Анжель откинулся, заложив руки за голову, и уперся взглядом в плотную, непроницаемую ткань палатки.

– Впервые в жизни, – сказал аббат, – я не сморозил ни единой глупости в течение такого большого промежутка времени. Хотел бы я знать, что происходит.

– Ничего, все в порядке, – сказал Анжель. – Вот она идет.

XIV

– Как объяснял мне Клод Леон, – говорил аббат, – эта негритяночка внутри точно из розового бархата.

Археолог кивал в ответ. Они с аббатом шагали впереди; за ними, обнимая Бронзу за талию, шел Анжель.

– Вам сегодня куда лучше, чем в тот раз… – сказала Бронза.

– Не знаю… – ответил Анжель. – Если вы так считаете, наверно, лучше. У меня ощущение, будто что-то должно произойти.

Аббат Петижан не унимался:

– От природы я не любопытен, но мне бы очень хотелось знать, правду ли он говорит.

– Значит, он видел, раз говорит, – рассудил Атанагор.

Бронза взяла руку Анжеля в свои крепкие пальцы.

– Я бы хотела побыть с вами какое-то время, – сказала она. – Возможно, в результате вы бы совсем излечились.

– Не думаю, чтобы это могло все изменить, – сказал Анжель, – но вы такая красивая. Я охотно это сделаю. Это будет первый шаг.

– Вы полагаете, что потом меня уже будет недостаточно?

– Не знаю, что сказать. Я должен избавиться от навязчивой мысли о Рошель. Но избавиться никак не могу, потому что люблю ее. Именно это и является моей навязчивой идеей. Наверно, вы сможете меня излечить, но сейчас я не берусь ничего утверждать. После Рошель у меня будет мертвый штиль, жаль, что вы как раз попадаете на этот период.

– Я не жду от вас чувств, – сказала Бронза.

– Они могут возникнуть сами, а могут и не возникнуть, так что вам лучше на них не рассчитывать. Я сам должен прийти к этому. Как видите, со своими чувствами к Рошель я совладать не в силах.

– Просто вы мало старались.

– У меня в голове все перемешалось, – сказал Анжель. – Я только-только начинаю распутывать этот клубок. Возможно, сказывается катализирующее действие пустыни. Кроме того, я возлагаю большие надежды на желтые рубашки профессора Жуйживьома.

– Он вам их оставил?

– Обещал оставить.

Анжель поднял глаза на Петижана и археолога. Они шли вперед размашистыми шагами, и аббат объяснял что-то, сильно жестикулируя. Они находились уже на вершине дюны; Анжель и Бронза дошли только до ее подножия. Головы впереди идущих начали опускаться и вскоре исчезли по ту сторону холма. Сухой песок в